Обязанность производить отчуждает от страсти к творчеству. Производительный труд - это неотъемлемая часть технологии законности и порядка. По мере сокращения рабочего дня расширяется империя обусловливания.

В индустриальном обществе, смешивающем работу и производство, необходимость производить всегда выступает в качестве врага страсти к творчеству. Какая искра человечности или возможность творчества может сохраниться, когда вас вытаскивают из постели в шесть утра, толкают в пригородных поездах, оглушают грохотом машин, отупляют бессмысленными звуками и движениями, высушивают контрольными цифрами статистики и выбрасывают в конце дня в двери вокзалов, этих храмов отправления в да будней и бесполезный рай выходных, где толпа объединяется в животной тупости и скуке? С юности до пенсии, каждый двадцатичетырехчасовой цикл повторяет одну и ту же разрушительную бомбардировку, как будто пули стучат по стеклу: механическое повторение движений, время-которое-деньги, подчинение начальникам, скука, измотанность. От заклания энергии молодости до зияющей раны старости, жизнь трещит по всем швам под ударами принудительного труда. Никогда ранее цивилизация не достигала такой степени презрения жизни; никогда прежде поколение, тонущее в этой мертвечине, не испытывало такой жажды жизни. Те же самые люди, которых медленно убивают на механических бойнях работы, спорят, поют, танцуют, занимаются любовью, выходят на улицы, берут в руки оружие и создают новую поэзию. Уже создается фронт против принудительного труда; его жесты отрицания формируют сознание будущего. Всякий призыв к труду при нынешних условиях, определяемых капиталистической и советской экономикой, - это призыв к рабству.

Необходимость производства так легко доказать, что любой наемный писака-философ индустриализма может заполнить подобными аргументами десяток книг. К несчастью для наших неоэкономических мыслителей, эти доказательства принадлежат XIX веку, - времени, когда нищета трудящихся классов сделала право на труд противоположностью права быть рабом, которого в древние времена добивались пленники, отправлявшиеся на смерть. Прежде всего это был вопрос выживания, вопрос физического существования. Требования производства - это требования выживания; но теперь люди хотят жить, а не просто выживать. Tripalium - это инструмент пыток. Латинское слово labor означает страдание. Мы поступаем немудро, забывая о происхождении словtravail и labour (труд по-французски и по-английски - прим.перев.). Дворянство, по крайней мере, никогда не забывало о собственном достоинстве и о недостойности, которая была чертой их рабов. Аристократическое презрение к работе выражало презрение господ к угнетенным классам; работа была искуплением грехов, к которому последние были приговорены на веки вечные божественным указом, по непонятной причине обрекшим их на неполноценность. Работа заняла свое место среди санкций провидения в качестве наказания за бедность. А поскольку она была еще и средством ко грядущему спасению, то она стала наказанием, принявшим черты удовольствия. Впрочем, работа всегда была менее важна, чем подчинение. Буржуазия не господствует, она эксплуатирует. Ей нет нужды быть господином, она предпочитает использовать. Почему никто не заметил, что принцип производительности просто пришел на смену принципу феодальной власти? Почему никто не захотел понять этого? Потому ли, что работа улучшает условия человеческого существования и спасает бедняков, по крайней мере, иллюзорно, от вечного проклятия? Безусловно, но сегодня кажется, что морковка более счастливого завтрашнего дня плавно сменила морковку спасения в мире ином. В обоих случаях настоящее всегда оказывается под пятой угнетения. Произошло ли это потому, что работа преображает природу? Да, но на что мне природа, которой управляют с помощью рычагов оценки прибыли и расходов, с миром, где инфляция технологий скрывает снижение потребительной стоимости жизни? Кроме того, точно так же, как половой акт не совершается ради воспроизводства, но производит детей на свет случайно, так же и преображение поверхности континентов организованным трудом является побочным эффектом, а не целью. Работать, чтобы преобразить мир? К черту! Мир изменяется в направлении, определяемом существованием принудительного труда; и именно поэтому он изменяется в худшую сторону. Может быть, человек реализует себя в принудительном труде? В XIX веке понятие работы еще сохраняло остатки творчества. Золя описывает состязание кузнецов, которые соревнуются в том, кто сделает идеальный гвоздь. Любовь к своему делу и жизненность уже скованного творчества, без сомнения, помогали людям выдерживать 10-15 часов, чего не выдержал бы никто, если бы это не было связано хоть с небольшим удовольствием. Сохранение концепции ремесла позволяло каждому работнику создавать свой ненадежный рай в аду фабрики. Но тейлоризм нанес смертельный удар по мышлению, которое столь бережно воспитывалось архаичным капитализмом. Бесполезно ожидать от конвейера даже карикатуры на творчество. Сегодня амбиции и стремление хорошо сделать свою работу - это несмываемые пятна позорного поражения и самого глупого подчинения. Именно поэтому везде, где проникает затхлый дух идеологии, - от "Arbeit macht frei" на воротах концлагерей до проповедей Генри Форда и Мао Цзэ-дуна. Итак, какова же функция производительного труда? Миф о власти, отправляемой совместно господом богом и хозяином, черпал свою силу для подчинения в единстве феодальной системы. Разрушив единый миф, фрагментарная власть буржуазии установила, под знаменем кризиса, царство идеологий, которые не могли достичь, вместе или по отдельности, даже доли эффективности мифа. В эту брешь ступила диктатура производительного труда. Ее миссия заключается в физическом ослаблении большинства людей, в их коллективной кастрации и оглуплении с тем, чтобы они стали более восприимчивыми к наиболее дряхлым идеологиям, какие только можно найти во всей истории лжи. Большинство пролетариата в начале XIX века физически уничтожалось, систематически разрушалось под пытками цеха. Бунты исходили от ремесленников, привилегированных групп рабочих или от безработных, а не от рабочих, вдребезги разбитых 15-часовым рабочим днем. Важно отметить, что сокращение рабочего дня произошло только тогда, когда идеологический спектакль, поставленный обществом потребления, оказался в состоянии предоставить эффективную замену феодальному миру, разрушенному молодой буржуазией. (Люди действительно работали за холодильник, машину, телевизор. Многие продолжают это делать. Их "приглашают" потреблять пассивность и пустое время, "предлагаемое" им "необходимым" производством.) Статистика, опубликованная в 1938 году, показывала, что использование наиболее современных технологий сократит необходимое рабочее время до 3 часов в день. С нашими 7 часами мы не только еще очень далеки от этого, но после того, как пришли в негодность несколько поколений работников, которым обещали счастье, предлагаемое ныне в рассрочку, буржуазия (и ее современный эквивалент) продолжает разрушение человека уже и за пределами цеха. Завтра они украсят пять часов необходимого износа основного капитала временем для "творчества", которое будет расти столь же быстро, сколь быстро они смогут заполнить его невозможностью творить что-либо (знаменитый "взрыв свободного времени"). Было совершенно верно сказано, что "Китай сталкивается с гигантскими экономическими проблемами; для него производительность - это вопрос жизни и смерти". Никто не будет отрицать этого. Но мне кажется, что главное - это не экономические императивы, а то, как на них отвечают. Красная Армия образца 1917 года была новым типом организации. Красная Армия в 1960 году - это то же самое, что мы имеем в любой капиталистической стране. События показали, что ее эффективность значительно уступает потенциалу революционной милиции. Точно так же и китайская плановая экономика, отказывая федерирующимся группам в праве на автономную организацию, обрекает себя на то, чтобы стать улучшенным образцом капитализма, называемого социализмом. Изучал ли кто-нибудь подходы к труду у первобытных людей, важность игры и творчества, исключительную плодотворность этих методов, эффект от использования которых будет увеличен современной технологией в сотни раз? Очевидно, нет. Всякий призыв к труду исходит сверху, но только творчество богато в своей спонтанности. Полноценной жизни не стоит ожидать от "производства", и не "производство" породит полный энтузиазма ответ на экономические нужды. Но что мы можем сказать, когда знаем, как почитается культ работы повсеместно от Кубы до Китая, и как хорошо звучали бы добродетельные страницы из Гизо на первомайской демонстрации? В той степени, в какой автоматизация и кибернетика предвещают массовую замену рабочих механическими рабами, становится очевидным, что принудительный труд является частью исключительно варварской практики, необходимой для поддержания порядка. Власть вызывает степень усталости, необходимую для пассивного усвоения ее телевизируемых предписаний. После этого, за какую морковку стоит работать? Игра окончена; больше нечего терять, не осталось даже иллюзий. Организация труда и организация отдыха - вот лезвия кастрирующих ножниц, чья работа заключается в улучшении породы ласковых собак. Однажды мы, быть может, увидим забастовщиков, требующих всеобщей автоматизации и 10-часовой рабочей недели и предпочитающих вместо пикетирования заниматься любовью на фабриках, в офисах и культурных центрах. Только плановики, менеджеры, профсоюзные начальники и социологи будут удивлены и обеспокоены. И не без причины: ведь, в конце концов, на карту поставлена их шкура.

Р. Ваннергейм
Перевод Михаила Цовмы